Я уже не боюсь - Страница 57

— Привет, — улыбается Алла, сверкая сталью брекетов. Тоже поставила их, как Арсеньева, хотя, по-моему, у нее и так все с зубами в порядке.

Алла замечает мой взгляд, и ее улыбка блекнет: скобы торчат во рту только третий день, и впереди еще минимум полгода, а она уже явно безумно ненавидит их, как поселившийся в теле вирус. По крайней мере так Долгопрудный рассказывал и добавил, что с ними прикольно целоваться.

Жмен машет рукой, складывая и пряча наконец в карман свою «бабочку». Он подслеповато щурится, по белкам глаз разбегается красная паутина. Небось опять в компьютерном клубе с Китайцем полночи рубились в «контру». Щелкаю зажигалкой и тяну в легкие едкий дым.

Алла тоже достает сигареты — крепкие красные «Прилуки», которые она, должно быть, курит, надеясь, что от такого ядовитого дыма расплавятся ненавистные железки на зубах. Жмен снова достает ножик и бросает в дерево. С прежним результатом.

— Ох и дебилище… Ну сколько можно сталь тупить — ты безнадежен. Это ж тебе не в «контру» шпилить, — говорит Китаец, но Жмен отмахивается и вновь швыряет ножик в ствол ближайшего каштана.

«Бабочка» шлепается о кору и отскакивает прямо к ногам Китайца. Прежде чем Жмен подбирает ножик, Китаец хватается за блестящее в траве лезвие и небрежно бросает его в дерево. Острие с глухим стуком втыкается и остается покачиваться в каштане — чуть выше места, где Долгопрудный давным-давно, классе в третьем, вырезал свои инициалы. Некогда четкие буквы потемнели и расползлись.

— Учись, лошара, — ухмыляется Китаец.

— Иди в жопу.

— Сам иди в жопу, лошара.

— Ну что, идемте на аллею? — говорит Алла, но Долгопрудный качает головой:

— На первое озеро. Там прохладнее.

Вспоминаю, как в свое время удивлялся, когда в школе ребята с Демеевки, обитающие на другом конце парка, называли третье озеро четвертым. А потом понял, что они считают с другого конца.

Идем через лес и выныриваем из чащи возле озера. Вокруг пусто, лишь бабулька в ситцевом платье бредет вдоль берега с унылым бассетом на поводке, да на другом берегу, на детской площадке, мальчуган, ухватившись за поручни, крутит ногами заржавленный, жутко стонущий барабан. На полянке рядом с ним лежит и читает книгу стройная девушка в огромных солнцезащитных очках. Наверное, у нее плеер в ушах или она глухая, раз грохот барабана не мешает.

— Ну что, может, покерок распишем? — говорит Жмен, вытаскивая из пакета покрытую холодными каплями бутылку.

— Ты сначала денег за пивчан подгони, — отвечает Долгопрудный.

— А стаканчики брали? — спрашивает Алла и достает свой «Букет Молдавии».

— Неа. Извини. Так что, Евгений, бабло даешь или воду из озера будешь хлебать?

— Та ща, погодь…

Жмен нехотя звенит мелочью в карманах, бережно отсчитывает золотистые монетки и отсыпает в ладонь Долгопрудного.

— Ну теперь можно и покерок. Листик и ручку взял?

— Ага, — кивает Жмен, доставая из заднего кармана сложенный вчетверо тетрадный листок и огрызок карандаша. Китаец тем временем тасует потрепанную колоду карт.

— Это не покер, — говорю я.

— Чего? — удивляется Жмен, откладывая карты в сторону, и тянется за пивом.

— Мне батя рассказывал. Это типа преферанса что-то, а настоящий покер другой.

Все замолкают, когда я упоминаю отца: не знают, что сказать. Я тоже молчу. Только что родившаяся, мгновенная, сминающая все внутри раскаленными тисками боль от мысли об отце тут же тает без следа. Хрустнув пластиковой пробкой, вливаю в рот ледяную темную жидкость; от холода, сенной горечи и проступающего сквозь нее вкуса спирта слезятся глаза. Вытираю слезы ладонью, но парк перед глазами все равно расплывается, и неясный образ рвущейся ткани придавленного жарой мира и царящей за ним бесконечной, слепящей пустоты вновь мелькает на задворках мыслей.

Прохладный ветерок подергивает воду в озере рябью и холодит покрытую испариной кожу. Алла шуршит длинными тонкими пальцами в пакете с чипсами «Lay’s», вытянув вперед скрещенные ноги; кузнечик прыгает на ее загорелую, со свежей царапиной у косточки щиколотку и тут же спешит дальше по своим делам.

Жмен, как всегда, проигрывает, а Китаец, как обычно, побеждает. Так было всегда, испокон веков, и единственная интрига обычно в том, кто займет второе и третье места. Сегодня удача улыбается мне. Впрочем, это как посмотреть: Долгопрудный на краю скамейки лижется с забравшейся к нему на колени Аллой, а мы со Жменом и Китайцем наслаждаемся обществом друг друга. Впрочем, рот Долгопрудного, занятый Аллиным языком, не может потреблять пиво, чему все очень даже рады. Память о коварстве «Веселого монаха», который поначалу идет как «Дюшес», а потом вмиг вышибает мозги, выветрилась из головы после последнего распития на той неделе, и сейчас горьковатое, успевшее нагреться пиво отлично льется в измученную жаждой глотку. Хотя нет — я помню, но все равно хочу наглушиться, лишь бы как-то ускорить время и не ждать, пока эти проклятые минуты-черепахи доползут до завтрашнего утра. Вдруг меня начнут кусать сомнения…

Темнота стремительно сгущается среди деревьев, заполняет смолистой чернотой лес и языками подбирается к озеру; тени деревьев и фонарей заостряются, становятся гуще и начинают сливаться в единый покров прохладного мрака. С уходом дневного зноя в парк тянутся смеющиеся парочки, стайки малышни, мамы с колясками и просто желающие прогуляться после жаркого душного дня. Частокол многоэтажек, днем едва заметных в листве, сейчас расцветает россыпью ярких огоньков, будто звезды собираются у самой земли перед атакой на стремительно темнеющее небо.